В какой-то момент Ян подумал – а почему бы не пойти в один из тех клубов? Конечно, надо выбрать самый приличный – если такое определение вообще реально к этим местам применять. И там он, конечно же, сталкивается с тем самым парнем, что тремя неделями ранее запускал лапы в штаны Майка. Сейчас он выглядит совсем иначе – растрепанные волосы без капли геля, приятная неопрятность во внешнем виде. Трезвость, быть может, была дополнением к раннему часу. Ян, затравленно оглядевшись, смог позволить себе только стакан пива, а потом попытался безвредно для собственного организма свалить. Вот только его поймали – этот самый Дэйв. Чертов Майки и его коллеги. Ян помнил, как горячо трахается на вид такой плюшевый и добропорядочный мужик. И потому, когда его за плечо развернули, поймав в десятке метров от входа в клуб, Александер густо залился краской – перед глазами встали достаточно отчетливые картинки. Воздух встал поперек горла.

Но ничего страшного не произошло. Просто мило поболтали. Просто мило прогулялись. Дэйв узнал его имя, извинился за себя и за Майка – за компанию. Ловко увиливал от упоминаний их общего друга в разговоре, выводя Яна на побережье. Вместо клуба он до трех утра гулял с рыжим симпатичным недоразумением на десять лет его старше. А через неделю уже никак не мог прекратить целовать его. Это оказалось выше сил бедного Яна. У юного прелестного очарования ехала крыша от внезапно свалившейся на него, Как снежный ком, нежности, заботы. Он никогда не ждал этого, не думал даже. А Дэйв вдруг оказался до ужаса тактичным и осторожным. Целовал мягко, срываясь иногда на собственнические укусы, прижимал к себе крепко – и у Яна крыша не просто ехала, её рвало жуткими порывами сумасшедшего ветра. И он самостоятельно подставлялся под широкие ладони, послушно выгибался в объятиях, цеплялся тонкими длинными пальцами за твердые плечи и грустно погружался в пучину какого-то сладкого сумасшествия. Дэйв, казалось, отрывался на нем за то, чего нельзя было делать на работе – долгие поцелуи без намеков на последующую прелюдию, яркие засосы на ребрах и плечах. Ян перестал носить майки, отдавая предпочтение футболкам, под которыми совершенно точно не будет видно темных меток.

Под конец второй недели горячих и каких-то резких отношений, в тишине пяти утра субботы, Ян устало гипнотизировал голубой экран ноутбука, пытаясь собрать комментарий редактора в одну смысловую кучу. Если все прокатит, то он заработает кучу бабок, на которые сможет прожить пару лет без работы совершенно. Расти валяется на другом конце комнаты, завернувшись в янов плед у пустой миски с едой. Александер трет глаза и нервно вздрагивает, когда дверь резко распахивается. От Майка с порога несет спиртом. Парень резко оглядывает в сумеречном свете фигуру друга, цепляется взглядом за костяшки на руках в сухой крови. Хмурится, отклоняясь в сторону. За ноутбук обидно.

- Прекрати вести себя как последняя задница этого гребаного города, - шипит кудрявое солнце, сползая с кровати в намерении найти бинт и что-нибудь , чем можно привести руки и морду его горе-соседа в цивильное состояние. Но эти самые руки хватают его за бедра и валят обратно на кровать. Майк нависает сверху, пьяно дыша чуть ли не в самый нос. – Твою мать. Майк. Нет. Прекращай. Ты же знаешь, что мне это совсем не нравится. Веди себя так со своими, чтоб их, друзьями. – Отцепляя от себя чужие руки, Ян пытается отползти в сторону. Футболка сбивается на живот, открывая взору следы чужой симпатии. Александер неприветливо шипит, чувствуя опять ,как руки Майка сжимаются под ребрами.

Hoizer – Arsonist's Lullabye

Яна начинает мелко трясти. Волнами приходит колкое удовольствие, от которого тут же разворачивает свои неправильные крылья в груди птица извращенного счастья. Яну невыносимо тоскливо. Он слабо упирается, как-то ловит себя на том, что обхватывает теснее Майки ногами, прижимаясь откровенно, пошло, выгибается тихонько, подставляя шею. С губ срывается тихий шепот, Ян еще не слышит, что говорит, но мгновением позже жалеет, что вообще открыл рот.

– Майк.. Майки.. постой.. я хотел не так.. – Шепот встревает в чужой стон. Непонятно еще, насколько Майкл трезв. Или насколько пьян. Они множество раз бывали в таких ситуациях, но Ян никогда не позволял ни себе, ни Манчини заходить настолько далеко. Всегда он останавливал друга на касаниях, на легких заигрываниях не по делу. Всегда.. но не сейчас. Сейчас от каждого прикосновения по коже радиальными волнами расползалась острая горячая нега.

Но от одного взгляда, от одного вопроса все это, все эти чувства, похожие на тонкую удавку, обвиваются вокруг запястий, впиваются в ребра, ползут к шее. Александер окунается с головой в страх, которого еще никогда не испытывал. Быть может, сейчас он ближе к провалу, чем когда-либо. Быть может, теперь все закончится. А что, собственно было?

К счастью - или, наверное, к сожалению, - он знает Майка как никто другой. Знает все его реакции, выучил, как облупленного. Заучил наизусть, повторит с закрытыми глазами весь словесный портрет, включая любовь к мелким соленым огурчикам, острому перцу, сладкой вате, включая то, что Майки любит смотреть гребаный Титаник фоном, занимаясь чем угодно. Да даже то, что он спит обязательно с объятиями; запирается под утро, сваливаясь в кровать, стягивает с Яна плед и прижимается, еще горячий и пахнущий другими, усталый и довольный, чаще, конечно, пьяный. Когда-то это жутко раздражало. Потом Ян смирился. Привык. Идиот.

Сил хватает, чтобы оттолкнуть Майка в сторону, адреналин малой дозой бьет по нервным окончаниям, скручивая их в острую спираль.
– Он – не ты. – И понимай, Майки, как хочешь. Ян резво оправляет футболку, ищет взглядом кеды. Плевать на ноутбук. Плевать на все. Да вообще, в принципе, плевать. – Какого хрена ты вообще? Это моя, в кои-то веки, личная жизнь! Так будь добр, не лезь. – Александер опасно близок к той точке кипения, когда и его уже не остановить. Там, за гранью, бешеный мальчик Ян, которого никто и никогда не видел в злой истерике.

Попытка взять себя в руки номер раз с треском проваливается. за ней еще одна. И еще. Ян готов рычать от злости, но вместо этого не контролирует себя, подается ближе, прижимаясь животом к чужим бедрам. Господи, этого так давно хотелось. Но почему, мать вашу, опять все так неправильно? Почему сценарии вечно настолько рандомны, настолько далеки от исходного, нужного, необходимого даже варианта. Здоровый кит меж худыми ребрами вопит на ультразвуке, умирая, сгорая в соленом море конченной, конечной любви. Ян мажет губами за ухом Майка, неосознанно его только дразня, слабо отпихивает его, всхлипывает, когда пальцы жестко фиксируют за бедра, когда в пах вжимается чужое доказательство пьяного возбуждения. Ян беспомощно шепчет «Гопсоди, Господи, почему я, почему всегда я», совсем тихо, незаметно, жмурится.

– Ты, блять, помешан на своем порно, – снова шипит злобно, укладывая ладони на плечи Манчини. – Уррррод. – Слово глупым рычанием сваливается в чужое ухо со здоровыми туннелями. Ян вырывается, выскальзывает из захвата, уходит из-под расфокусированного взгляда, сползает резко с кровати, чуть не запутавшись в собственных ногах. Спасает только подвернувшаяся под ладони стена. Собака нервно ведет ушами, застыв у собственной миски. – Нахуй мне не сдалось твоё порно. И ты мне тоже нахуй не сдался. Я, блять, наконец-то счастлив. А ты ведешь себя как последний уебок.

Он собирается судорожно, цепляет на себя толстовку, пропахшую мужским одеколоном – не его. Но до Яна не доходит, что это толстовка Манчини. Он выпутывается их капюшона, натягивает быстро кеды, пока тело на кровати пытается сконцентрироваться. Собака резво семенит к кудрявому чудовищу. Александер сует в широкий карман мобильник, цепляет дрожащими от напряжения нервного пальцами поводок, хватается за ручку двери, в последний момент оглядываясь на друга. На часах шесть утра, рассвет во всю выжигает голубое небо.

– Ты не друг, Майкл. Ты даже, мать твою, не человек. Не видишь нихера все пять лет. Ты настоящее дерьмо.

Дверь позорно хлопает. Собака спасительно сваливается с лестницы вслед за дергано двигающимся Яном, старающимся втянуть голову в плечи. Дорогу до дома Дэйва он знает наизусть, хотя уверен, что тот, наверняка, сам недавно уснул. Какая же дерьмовая у него жизнь.